В конце концов взгляду предстает пункт моего назначения. Перед собой я вижу пару высоких двустворчатых дверей с изящными барельефами из жемчуга, рубинов и золота, изображающих изумительную ангельскую красоту. Эти двери охраняют, застыв подобно статуям, два отборных терминатора легиона. Когда я подхожу ближе, их мускулатура из фибросвязок с ворчанием оживает.

Не звучит ни единого слова, но коридор наполняется звоном скрещенных мечей, преградивших мне путь. Я снимаю капюшон багрового одеяния претендента и открываю воинам лицо, на котором еще отражаются следы былой человечности. Терминаторы быстро изучают меня. До моего слуха, ныне улучшенного, доносятся дробные щелчки, пока стражи говорят с единственным обитателем комнаты за дверьми.

С острым скрежетом стали терминаторы опускают клинки и расступаются предо мной, а двери медленно открываются.

Несколько долгих мгновений я стою на проходе, просто наслаждаясь зрелищем. Я представлял себе обширные покои с высоким расписным потолком и ценными работами несравненной красоты, стоящими на постаментах или аккуратно подвешенными в спокойном жужжании стазис-полей. Однако теперь вижу незамысловатую и скромную студию, мало чем отличающуюся от тех, что можно найти в любом городе любого мира во владениях Империума Людей. Но не от этого я замираю как вкопанный.

В центре комнаты стоит источник божественной крови, текущей в моих венах. Такому созданию место в галерее, среди других шедевров, но тогда они показались бы жалкими подделками. Крылья с белыми, как чистый снег, перьями слегка колышутся. Величественное выражение его лица требует верности или даже поклонения.

Я с трудом сдерживаю желание упасть на колени в присутствии примарха и разрыдаться при одном лишь взгляде на него.

Ангел.

— Здравствуй, сын мой, — произносит Сангвиний. — Я с интересом разглядываю твою работу.

Лишь сейчас я замечаю оборудование, наполняющее студию. Инструменты и верстаки, печь и горн, различные пески и раздробленные минералы — все вместе это способно породить настоящие чудеса.

Как и все прочие неофиты, я занимался множеством самых разных видов творчества. Это входило в наше обучение. Я сочинял сонеты и симфонии, рисовал портреты и сцены из истории Ваала, ваял из глины и камня героев прошлого. Но, как случается с каждым Кровавым Ангелом, один вид искусства взывал ко мне особенно упорно, и для меня им стала работа со стеклом.

По правде говоря, тяга к этому материалу, скорее всего, укоренилась во мне гораздо раньше. Воспоминания о жизни до легиона меркнут с каждым прошедшим днем, стремительно рассыпаясь, но иногда в голове всплывают какие-то фрагменты. Изображение тут, оставшаяся эмоция там.

Я помню день, когда погибло мое племя. Его вырезали во время набега орды мутантов, что терроризировали Ваал и его луны в эпоху до прибытия примарха. Я помню окрашивающее землю пламя, которое превращало песок в грязное и иззубренное стекло. Мою жизнь спас осколок этого стекла, коим я сражался, чтобы вырваться к бесконечным дюнам мрачных пустошей, отравленных радиацией, где меня и нашли нынешние повелители.

— У тебя есть все необходимые материалы? — спрашивает Сангвиний, прерывая мои размышления.

— Да, повелитель, — быстро киваю я. — Этого более чем достаточно.

— Тогда вперед. — Примарх указывает на печь и инструменты. — Займись своей работой. Действуй так, словно меня здесь нет.

— Это невозможно, владыка.

Сангвиний мягко улыбается.

Я подхожу к печи, подбираю нужное сочетание песка и осколков матового стекла и засыпаю материал внутрь. Из-за сильного жара содержимое быстро плавится и превращается в лужу обжигающей жидкости на дне.

Делаю вдох и беру стеклодувную трубку — тонкостенный шланг едва длиннее моего собственного роста. Я засовываю трубку в печь, кручу и поворачиваю в руках, чтобы собрать вокруг нее порцию расплавленного стекла. По консистенции материал как мед. Я быстро начинаю отформовывать и лить его, добавляя жара из ручного огнемета и сохраняя массу податливой, пока она не успела остыть слишком сильно.

Спустя часы нагревания и охлаждения, резки и придания формы, а также итоговой прокалки внутри керамического горна моя работа подходит к концу. Когда изделие остывает достаточно, я вынимаю его и водружаю на постамент перед моим примархом, в тишине наблюдавшим за процессом. Затем я опускаю голову и отступаю назад, стягивая защитные термоизоляционные перчатки, которые быстро становятся мне не нужны.

Сангвиний смотрит вниз и видит взирающее на него собственное отражение. Я придал стеклу точное сходство с ликом примарха. Кропотливо работая над каждой деталью, я поглядывал на Ангела, дабы удостовериться, что схожесть окажется поразительной, за исключением цвета. Стекло ярко сияет травянисто-зеленым, словно лицо примарха высечено из изумруда.

— Цвет… — произносит Сангвиний, словно подвешивая вопрос в воздухе.

— Почва Ваала, — отвечаю я.

Богатая железом земля родного мира легиона, как известно, насыщенно алая, однако при сушке расплавленного стекла она стала зеленой.

— Ваше прибытие привело к возрождению Ваала, — добавляю я. — Объединение племен, мир, Император — все это способствовало нашему преображению, расцвету новой жизни, породило надежду вновь сделать нашу планету такой, какой она была когда-то.

Сангвиний поворачивает скульптуру в руках, водя по чертам изображенного лица кончиками пальцев.

— Она наглядно показывает мастерство, страсть, даже глубину замысла. И тем не менее имеет худший из возможных изъянов.

Изъян.

От этого слова, сорвавшегося с губ генетического отца, все внутри меня холодеет.

— Я не понимаю, повелитель.

— Ты обрек себя на провал, — продолжает примарх, — в тот момент, когда сотворил нечто для меня, а не что-то изнутри себя. Ты стремишься польстить, а не воодушевить. Настоящий мастер должен создавать работы так, словно только он и увидит их, облеченные в материю осколки его собственного естества. Иначе он всего лишь ремесленник и торговец, продающий изделия на рынке за монету.

Мое сердце тяжелеет, а руки дрожат. Похожее чувство было у меня, когда я покончил со своей первой жизнью во время испытаний вознесения. Словно пересек черту, откуда нет возврата. Но в этот раз я шагнул к неудаче.

— В твоем следующем творении, — произносит Сангвиний, возвращая скульптуру на постамент и отходя назад, после чего сразу же забывает об этой работе, — я ожидаю увидеть тебя, а не себя.

Я поднимаю взгляд:

— Мое следующее творение, владыка?

— Именно, Йехоил, — улыбается примарх. — А теперь начинай заново.

С годами приходят перемены — для Империума, легиона и Кровавых Ангелов в его рядах. Владения Императора в Галактике расширяют постоянные войны Великого крестового похода, выигрываемые на острие клинков легионов. Новые шрамы отмечают золотой корпус «Красной слезы», как и легионеров, которые шагают по переходам корабля.

Я сам ношу их — множество неровных отметин, что пересекают мое постчеловеческое тело. Оставленных битвой следов больше, нежели подаренных ножом апотекария. Война — мое предназначение, причина, по которой бьются сердца и набирают воздух легкие. Но, по замыслу моего отца, не единственная.

Студия для меня — желанное убежище, святилище, где я увожу сознание от упражнений с оружием и тренировок в искусстве разрушения, где обращаю свои мысли к иным начинаниям. В те долгие недели, пока моя боевая рота продолжала неутомимо приводить к Согласию мир за миром, звездную систему за звездной системой, у меня не было времени ваять, так что теперь я смакую возможность вновь ощутить жар печи.

Однако безмятежность моего святилища очень скоро исчезает.

Я фыркаю, когда достаю изделие из горна, ощущая отвращение к уродливой скульптуре, которая прокалилась при огромных температурах. Изначальной порции материалов оказалось недостаточно, а те, что образовали сердцевину работы, я подобрал плохо. Отлитые мной углы неизящны, оттиски и стёсы щипцов грубы. Пропорции неравномерны. Вещь напоминает работу новичка, даже ребенка, а не воина легиона, потратившего годы на совершенствование мастерства.